Она остановилась и мертвенно побледнела, испуганно глядя на подходившего к ним мужа: искаженное, багрово-синее его лицо было поистине страшно.
— Отлично, что я застал вас вместе, подлая пара, укравшая мою честь. Хорошо и то, что из твоих же уст, змея, слышу я признание в твоей измене, — крикнул он хрипло. — Но подождите: я тебя разведу и с тобой, мерзавец, расплачусь. Собакам — собачья и смерть!
В его руке сверкнул пистолет и почти одновременно раздались два выстрела.
Баронесса дико вскрикнула и грузно свалилась на пол. Заторский схватился за грудь, зашатался и упал, не испустив ни звука.
Князь, ожидавший чего-нибудь недоброго, первым услышал выстрелы и, швырнув книгу, бросился в комнату доктора, следом за ним вбежали лакеи и горничная. Они остановились в ужасе при виде распростертых тел и барона, сидевшего в кресле с бессмысленным видом.
— Иван, Аннушка, скорее, поднимите баронессу. Надо отнести ее в спальню и перевязать рану, а я пока займусь Вадимом Викторовичем, — распорядился князь, опускаясь на колени перед раненым.
Анастасия Андреевна не подавала признаков жизни, белый фланелевый капот был весь залит кровью, а на лице застыло выражение безумного страха. Со всех сторон сбегались люди, в комнате поднялись шум и крики, но князь тотчас же положил конец беспорядку. Женщинам он приказал идти за Аннушкой и ухаживать за баронессой, одного из слуг отправил в Ревель за доктором, а остальным велел перенести Вадима Викторовича к нему в спальню.
— Он еще дышит и, может быть, удастся спасти его, — сказал он лакею, помогавшему раздевать, укладывать раненого и наскоро перевязать рану, которая легко могла быть смертельной, так как пуля попала в грудь.
Пока князь обмывал рану и накладывал повязку слуга шепотом рассказывал о другой трагедии, разыгравшейся в эту злосчастную ночь и стоившей жизни третьей жертве: Феня умерла.
«Боже милостивый! Какие же демоны вторглись в этот дом!» — подумал князь, крестясь.
Тревожно нагнулся он над раненым, из полуоткрытых уст которого вырывалось хриплое, свистящее дыхание: но его глаза были закрыты и он был, очевидно в беспамятстве. Князь перечел наставление, оставленное учителем, натер веки и виски сильно пахнущей эссенцией и стал ждать: потом, вдруг, он вспомнил о бароне и выглянул в соседнюю комнату. Максимилиан Эдуардович по-прежнему лежал в кресле, но казался в забытьи, а слуга, нагнувшись над ним, давал ему нюхать соль.
— Оставь его, Иван, лучше если он позже узнает страшную действительность, — сказал князь вполголоса. — Мы займемся им потом, а теперь я не могу отойти от Вадима Викторовича.
Князь вернулся к раненому, который слегка пошевелился и открыл глаза. Слабая улыбка мелькнула на его бледном лице, когда он узнал князя.
— Скорее дайте мне бумагу, перо и глоток вина, мне нужны силы, — прошептал он.
Князь поспешно принес бювар, положил на него лист бумаги, открыл чернильницу и подал перо, затем в стакан вина он влил капель пять похожей на ртуть жидкости, которую ему оставил адепт. Осторожно поднял он раненого и поднес ему стакан, а тот с жадностью опорожнил его и легкая краска покрыла его лицо. Заторский с неожиданной бодростью взял перо и твердой рукой написал: «Прощу не винить никого в смерти моей и баронессы. Я сознательно покончил с нею и собой».
— А что, она умерла? — спросил он, крестясь.
— Полагаю, что да, — ответил князь. — А вы, может быть, будете спасены.
— Увы, нет: рана смертельна. Но мое заявление все же поможет спасти барона, чтобы дети не остались круглыми сиротами. Передайте ему, что я прошу простить меня, — прошептал Заторский едва внятным голосом.
В эту минуту послышались величавые и удивительные аккорды, а в лицо князя повеял словно легкий, дивный аромат. Доктора окутал голубоватый свет, который принимал форму большого яйца, состоящего точно из какого-то студенистого вещества, а внутри него спиралью клубился черный дым и в нем витали гадливые существа, пытавшиеся присосаться к телу. Но над головой раненого горел яркий свет, а его лучи поражали мерзких тварей и прогоняли их.
Князь опустился на колени при виде этого зрелища и дрожал от невыразимого волнения, вызванного величавой музыкой, все еще звучавшей в комнате. Так вот она, вибрация добра, та великая гармония, создаваемая возвышенными и чистыми чувствами человеческой души. В этот миг в его ушах раздался тихий, как дуновение ветра, голос учителя:
— Действуй. Свет над ним — это излучение его добрых порывов: раскаяние в содеянном преступлении, прощение своего убийцы и любовь к детям тех, кто погубил его.
Заторский казался опять без памяти, но не обращая на это внимания князь взял чашу с водой и влил туда пол-ложки из флакона. Вода порозовела и зашипела. Тогда он снял повязку, окунул в воду тряпку снова, наложил на рану, перевязал ее. Той же водой он обмыл лицо и руки раненого. Заторский открыл глаза и с видимым облегчением вздохнул.
— Благодарю, мне стало легче, но хочется пить, — прошептал он.
Князь приготовил питье с примесью данного адептом лекарства и напоил Вадима Викторовича, который закрыл после этого глаза и как будто уснул.
Окончив укладку вещей Мэри села у стола и пробовала читать: спать ей не хотелось и ее мучила слабая, но непреодолимая тоска. Она выпила успокоительных капель, но и это не помогло. Напрасно убеждала она себя, что если уже завоевала счастье, то глупо беспокоиться: ведь завтра она будет далеко от ненавистного замка, а он от поганой бабы. Но никакие соображения не помогали: тревога не проходила, а все усиливалась.